Читать интересную книгу "«Вагнер» - кровавый ринг - Лев Владимирович Трапезников"

на точку ротой, так и сидят. Многие, как я понял, и не понимают, что такое птичка и что на звук в небе надо реагировать. Это тоже мы им объясняли. Больше некому объяснять им было. Раз зашла наша группа на точку к ним, к министерским, с нами был еще снайпер «Химки». А у них там бедлам, прилеты были украинские по ним, и у них там после этих прилетов хаос на точке. Бегают, кричат что-то. А один у дерева сидит и орет что есть мочи, орет сильно… Пуля ему в ногу угодила. Снайпер наш к нему так подходит осторожно маленькими шажками и рукой, пальцем указательным показывает вниз так назидательно этому бойцу, который орет, и говорит: «Три миллиона… три миллиона-а-а», — и все ближе так подходит к нему. «Ну, чего кричишь, малыш, три миллиона, три миллиона у тебя в кармане», — и так пальцем на рану указывает и так мудро, назидательно ему: «Это три миллиона твоих, радуйся! Мужики, слышь! Да перевяжите его наконец-то, жгут и бинт!»

Наши его перевязали, успокоили, помощь оказали медицинскую. А эти бегают, шок у них после прилетов украинской арты и внимания на орущего не обращают. Представляешь, у них три миллиона платят за легкое ранение… А спрашивается, кто их готовил к войне? И зачем их туда привезли без подготовки? Где офицеры и прапорщики? Хоть бы контрактники постарше кто был рядом, так одни они совсем там. А насчет офицеров министерских я тоже молчу уж… Так, капитан один повел днем (!!!) на позицию целую роту по открытке (!), чуть ли не строем. Только до моста дошли они, и как по ним прилеты из минометов украинских начались, больше половины триста и двести были. Они порой не понимают того, что разведка теперь с воздуха ведется и этих беспилотников у украинцев уйма целая. И еще знаю, как недавно совсем только таким образом роту «срочников» кинули в лесополосу, посадили всех, не разбив по группам и точкам. Сейчас сидят там четверо, кто остался. Вот и потери оттуда все, что состав не готов к войне. Не учат их.

Так и переговорили. Да, кстати, вечером в бане помылись славно. Ходили туда вместе с Фоксом, а потом, когда я Токаря сменил и отстоял свое на посту, пришел и Токаря убедил тоже сходить в баню. Оказалось, что Токарь наш не сходил еще в баню. Он стеснялся что-то все время, и, наверное, это потому, что соседей он воспринимал как чужих людей. Это бывает такое, но это на войне бывает такое отношение к людям тогда, когда ты еще с этими людьми не побывал в окопах, на передовой. А побывал ты в окопах с этими людьми, и не важно, встречал ты их или нет, а важно то, что они тоже были там… на передовой, пусть даже на другой передовой, но на передовой и под пулями или под прилетами арты вражеской, и тогда это уже свои, почти родственники, не чужие тебе люди. Надо прочувствовать эту связь, а чтобы ее прочувствовать, надо все же в окопах-то посидеть под обстрелами. Тогда любой другой, кто тоже сидел так же в окопах, как и ты, для тебя будет понятен, ты будешь его понимать на внутреннем уровне и уважать будешь. И в баню с ними пойдешь, и париться будешь веником с ними, не стесняясь…

Пишу эти строки и по-доброму улыбаюсь своим мыслям.

Уже в июне, не помню числа даже, но мы собираться начали к выходу из Донецкой республики. Грузили на борт приехавшего «Урала» оставшийся боекомплект, хотя я и делал предложение Токарю оставить снаряды министерским. Нет же, не согласился, и начали грузить. Кстати, ящики со снарядами привезли за три дня до погрузки их снова на «Урал». Тот же боекомплект, что оставался в кузове с орудием С-60, был за день до этого дополнен нами, и там было не менее двенадцати обойм. Приехал в этот же день, в который мы грузили снаряды на «Урал», наш командир Урюк. Урюк прознал, что мы на старой базе, откуда и уходили, оставили насос водяной для охлаждения орудия после стрельбы. Командир кричал, истерил, и, похоже, не мы одни попали у него под эти истерики, так как не один адекватный расчет с собой возить эту груду металла не стал бы.

— Вы хоть знаете, сколько это стоит? Ты знаешь, сколько стоит этот насос? — кричал он Токарю. — Пятьсот тысяч он стоит, и платить буду я, если он потеряется!

Стало понятным, что ему пригрозили тем, что если он насосы со всех С-60 не вернет, то за все насосы и заплатит. Мне было смешно немного, потому как никто бы его все равно платить за них не заставил, видимо, просто ему по шапке дали где-то там сверху. Орудия-то готовить начали к сдаче… или передаче министерским, что потом вылилось в переписывание номеров с механизмов орудия и частую сверку их. И вот так штурмовик-стрелок в прошлом, а ныне «командующий над всеми С-60», Урюк, произведя в себе некоторые внутренние изменения в связи со штабной деятельностью, стал сильно разбираться «кто есть кто и что будет ему, если что…». То есть стал военным чиновником. Если ему, этому Урюку, было ранее все равно на все, когда он был штурмовиком-стрелком, и не боялся он неисправный свой «калашников» даже выбросить в кусты куда-нибудь, заменив его на другой, понравившийся, то сегодня он рассчитывает все то, что считает и пересчитывает по бумагам его начальство свыше, отчитываясь далее перед еще большим начальством. Изменения внутренние в человеке происходят очень быстро под новыми обстоятельствами, в которые условный человек попадает.

Видел я здесь и бывших кашников, бывших штурмовиков, ранее еще в 2022-м рисковавших жизнью на штурмах и в обороне позиций, а ныне начальствующих в тылу. Разница какая между тем, кем он был в окопах, и тем, кем он стал на начальствующей должности? Большая разница, как черное и белое. И такое чувство складывалось, что и не знает он того, сколько стоит человеческая жизнь и что надо бы людей-то уважать на войне. И чего не принято было на передовой и помыслить даже, чего не мог этот начальник еще вчера себе даже позволить, сегодня он уже запросто делает. Люди меняются. И меняются очень быстро, стремительно. Немного совсем дай власти, и ты уже не узнаешь человека в его характере, разве что только по лицу определишь, что это тот же самый Вася… — «Вася! Это ты?